О фундаментальном продукте, поколении аксолотлей и лохах-инвесторах

О фундаментальном продукте, поколении аксолотлей и лохах-инвесторах

Венчурный рынок в текущем виде воспитывает сейчас людей, нацеленных не создавать успешный продукт, а просто «поднять» деньги, считает председатель совета директоров российской энергомашиностроительной компании РОТЕК Михаил Лифшиц. В своем бизнесе г-н Лифшиц отказался от спекулятивной составляющей и взял курс на долгосрочную интеграцию идей в производство

АО «РДС»
109240, Россия, Москва, ул. Николоямская, 15
+7 (495) 644-34-60
15 июня 2021

Венчурный рынок в текущем виде воспитывает сейчас людей, нацеленных не создавать успешный продукт, а просто «поднять» деньги, считает председатель совета директоров российской энергомашиностроительной компании РОТЕК Михаил Лифшиц. В своем бизнесе г-н Лифшиц отказался от спекулятивной составляющей и взял курс на долгосрочную интеграцию идей в производство

Уральский турбинный завод, входящий в группу РОТЕК, пройдя реконструкцию и модернизацию, нарастил выручку более чем в два раза

Энергомашиностроительная группа компаний РОТЕК выделяется в последние годы заметным ростом в своей отрасли. За последние пять лет РОТЕК как компания по сервису энергетических газовых турбин смогла удвоить свою выручку и занять 20% отечественного рынка сервиса турбин. Уральский турбинный завод, входящий в группу РОТЕК, пройдя реконструкцию и модернизацию, нарастил выручку более чем в два раза, до 9,3 млрд рублей к 2020 году, главным образом за счет экспорта, которые составляет теперь около 50% выпускаемой продукции. УТЗ производит основное генерирующее оборудование, включая паровые турбины и сопутствующие установки большой мощности в России.

Сейчас диапазон деятельности группы РОТЕК охватывает не только традиционные отрасли энергомашиностроения, но и самые современные инновационные направления энергетики. К примеру, в корпоративный контур группы входит компания ТЭЭМП — производитель суперконденсаторов. Есть у РОТЕК и своя успешная разработка программно-аппаратного комплекса предиктивной аналитики промышленного оборудования «Прана» и ряд других новых проектов. Возможно, именно такое сочетание традиционного, устоявшегося в своем технологическом развитии бизнеса и новых технологических проектов формирует особое отношение руководства компании и к инновациям, и к весьма популярному в мире венчурному финансированию. Мы встретились с председателем совета директоров РОТЕК, заслуженным машиностроителем России Михаилом Лифшицем, чтобы понять, в чем суть этого отношения и как развиваются столь разные направления деятельности компании.

Председатель совета директоров РОТЕК, заслуженный машиностроитель России Михаил Лифшиц

— Какие самые масштабные инновационные проекты реализованы в вашей компании за последние пять лет?

— Инновации — что это? Давайте разберемся с понятийным аппаратом. Мы живем в мире, скорость изменений в котором постоянно растет. Поэтому способность адаптироваться и жить с нарастающим темпом — это фактор конкурентоспособности. А инновации — это способность компании жить в этом стремительно меняющемся мире. Если ты не хочешь волочиться за лидерами, а задавать вектор развития рынка и быть конкурентоспособным, ты должен уметь делать такую «поправку на ветер». То есть твоя адаптация должна быть быстрее, чем скорость изменений.

— А вы успеваете?

— Мы не бежим за изменяющимся миром, мы просто в нем живем. И главное требование к людям, которые у меня работают, — уметь учиться. Кто-то эту способность теряет в семьдесят лет, кто-то в восемьдесят, а кто-то — сразу после получения диплома. Чтобы работать у нас, надо постоянно развиваться, получать новые знания, быть готовым быстро адаптироваться. Потому что мы делаем много того, что до нас никто в стране не делал. Вот, к примеру, мы начали выпускать судовые турбины для атомных кораблей, которые не делали тридцать лет.

— В России?

— Не только в России. И в мире, и у нас тридцать лет не спускали на воду атомные ледоколы. Соответственно, те люди, которые когда-то занимались их проектированием и производством, делали это в старом укладе. Создать их по-новому — задача нетривиальная. Это не плохо и не хорошо: если ты сегодняшнему штурману в самолете дашь штурманскую линейку, по которой учились когда-то мы в летном училище, он даже не поймет, что это такое…

— И все же, какие проекты, которые можно считать инновационными, вы считаете самыми важными у себя в компании?

— Во-первых, это модернизация Уральского турбинного завода. Когда я туда пришел, средний возраст сотрудников был шестьдесят плюс, а в цехах текли потолки. На заводе тогда работало две тысячи человек, а выпускал он одну турбину в год. Сейчас ситуация поменялась: на тысячу двести человек мы делаем пятнадцать турбин в год. И не только турбин. Предприятие соответствует любому европейскому или американскому турбинному заводу, работающему в этом модельном ряду. И конструкторское бюро соответствует самому современному уровню. Время проектирования турбин сократилось примерно в два раза. Средний возраст сотрудников КБ у нас — тридцать плюс. А по заводу где-то сорок шесть. Поменялся уклад производства: современные способы проектирования, моделирования, сотворения современной техники.

Но модернизация завода все-таки ближе не к инноватике, а к операционной деятельности.

— Это как раз-таки инноватика во весь ее рост. Потому что уклад изменился.

Время проектирования турбин сократилось примерно в два раза. Средний возраст сотрудников КБ у нас — тридцать плюс. А по заводу где-то сорок шесть. Поменялся уклад производства: современные способы проектирования, моделирования, сотворения современной техники

— А какова у вас доля затрат на R&D от выручки?

— В разных бизнесах по-разному. Это зависит от степени развития самого бизнес-направления. Если брать накопители (суперконденсаторы, производятся на предприятии ТЭЭМП, входящем в РОТЕК. — «Стимул»), то там по сей день затраты на НИОКР составляют двадцать процентов. Если брать производство турбин, то около пяти процентов.

— А на какие проекты сейчас на Уральском турбинном заводе в первую очередь идут эти средства?

— УТЗ традиционно находится в рыночной зоне российской энергетики. А наша энергетика имеет свои особенности. Она очень сильно подвержена кампанейщине. Была программа ДПМ-1 (договоры на поставку мощности — механизм гарантированного возврата инвестиций для новых объектов электрогенерации, — «Стимул»), и все строили новые энергоблоки, покупая американские и немецкие газовые турбины.

Теперь запустили программу ДПМ-2, в рамках которой страна модернизирует старые энергоблоки. При этом понятно, что ДПМ-2 — это следствие ДПМ-1, потому что сначала все строили новую генерацию и денег на поддержание и модернизацию старых электростанций просто не осталось.

Мы в этой логике жить не могли, поэтому решили, что у нас на заводе традиционная энергетика не должна составлять больше пятидесяти процентов от портфеля заказов. Оставшиеся пятьдесят процентов нашей загрузки (иногда больше) — это экспортные заказы или турбины под другие виды генерации.

Первая турбина для мусоросжигательных заводов новой серии - Кп-77-6,8

Например, мы стали делать новые турбины для мусоросжигательных заводов. Это новые технологии, несмотря на то что базовый инжиниринг делает компания из Швейцарии Hitachi Zosen. Мы спроектировали турбину в соответствии с их требованиями. Она сделана с нуля, такой в стране не было. Это турбина с осевым выхлопом в одном корпусе. Рассчитываем на ее экспортный потенциал.

Еще один новый вид продукции и наша разработка — судовые турбины. Мы их тоже раньше не делали. Спроектировали с нуля энергетическую установку для большого линейного атомного ледокола серии «Лидер», что закладывается сейчас на судостроительном заводе «Звезда».

Та же самая история с экспортом. Хотя турбины физику не меняют, но условия эксплуатации — важная история. Турбины, которые работают в Улан-Баторе, делаются чуть-чуть иначе, чем те, что вырабатывают энергию в Москве.

Все это необходимо, чтобы сбалансировать портфель завода и снизить риски от возможных колебаний на рынке. Над этим приходится очень много работать.

А борьба за топливную эффективность, за КПД, привела нас к необходимости разработки сотовых уплотнений. Это реально технологическая новация, которую мы внедрили в стране с нуля.

— Сотовые уплотнения — это что такое, поясните, пожалуйста?

— В турбине есть ротор, есть статор, лопатки и есть зазор, через который из зоны высокого давления в зону низкого давления происходит «холостой» переток рабочего тела, на чем теряется эффективность. Сделать этот зазор совсем минимальным нельзя, потому что есть тепловые расширения. Соответственно, здесь мы должны между статором и ротором проложить что-то, что этот зазор, с одной стороны, уберет, а с другой — сохранит возможность вращения. А поскольку идет борьба за каждую долю процента КПД, эти уплотнения, особенно в горячей зоне турбины, превращаются в важный элемент конкурентоспособности машины. Особенно это заметно в реактивных двигателях самолетов. Технология производства современных сотовых уплотнений для турбин была в Америке, Англии и Китае. Теперь есть и в России. (Показывает элемент сотового уплотнения, см. фото.)
 

Сотовые уплотнения для газовой энергетической турбины General Electric 6FA

Технологию производства уплотнений мы разработали с нуля. Оборудование для их производства купить нельзя, оно просто не продается. Всего в мире семь компаний, которые делают такой продукт, и ни одна из них не пустит нас даже к двери, за которой находится производство.

— То есть вы оборудование для производства сотовых уплотнений тоже разрабатывали?

— Да, это полностью наша разработка.

— Но вот это инновация, да еще какая…

— Да. В континентальной Европе, после выхода Великобритании из Евросоюза, мы одни.

— А эта технология основана на каких-то предыдущих советских разработках?

— Нет, это современная технология. В советские годы не было многих технологий, которые есть сегодня. Учитывая те возможности, которые дают наши компоненты, под них стали менять сами конструкции авиадвигателей. И это все за полтора года, может, даже меньше. Мы за год получили лицензию Минпромторга на проектирование и производство авиационной техники. Сегодня наши сотовые уплотнения стоят во всех, абсолютно всех до единого, новых реактивных двигателях, которые делает наша родина. Мы также выпускаем уплотнения для турбин General Electric, Rolls-Royce, проектируем их и для турбин Siemens.

— Каким образом вы ведете работы по технологическому прогнозированию в вашей компании? У вас есть какой-то исследовательский центр?

Весь наш бизнес — это исследовательский центр. Еще раз: способность учиться, способность принимать какую-то информацию извне и правильным образом ее осмысливать — главное умение, которое мы пестуем.

Мы стали делать новые турбины для мусоросжигательных заводов. Базовый инжиниринг делает компания из Швейцарии Hitachi Zosen. Мы спроектировали турбину в соответствии с их требованиями. Она сделана с нуля, такой в стране не было. Это турбина с осевым выхлопом в одном корпусе

— А где же центр принятия решений?

— Центр принятия решений у нас абсолютно традиционный — это совет директоров. Есть менеджмент, есть совет директоров, есть конструкторское бюро, и не одно — у нас их три по направлениям, и есть умение людей жить в информационном ландшафте. Они смотрят, что происходит в мире. Технологический и рыночный ландшафт нужно понимать. Отраслевые новинки, которые появляются, должны быть на слуху и на виду — это обязанность каждого человека, который находится в нашей компании. И это определяет ее жизнеспособность.

Но если вы хотите спросить меня, есть ли у нас какое-то подразделение научно-технической разведки, то нет.

Мой кабинет всегда открыт. Если человеку что-то пришло в голову, то он всегда может прийти сюда и сказать: «Смотри что я придумал». И мы будем думать, что с этим делать. Или вот: «Посмотри, в Америке сделали новую ячейку фотопреобразователя, и сейчас у них КПД шестнадцать процентов, а в конце года они обещают восемнадцать. И поэтому они в течение пяти лет могут нас переехать». А если у тебя инженеры в КБ этого не видят, то они ничего дельного не спроектируют.

 

Турбины и ВИЭ

— Технологии турбиностроения принципиально не меняются, но в российском турбиностроении долгое время была почему-то заминка с газовой турбиной большей мощности, электрической мощностью 110 МВт и выше…

— Не было никакой заминки. Вы знаете, где проектировалась самая современная, самая крутая газовая турбина Alstom? В Москве, на предприятии «Юнитурбо». Это была дочерняя компания Alstom, которая занималась проектированием горячей части турбины. Это к слову.

Проблема не в этом. Проблема в кадрах. Одна из колоссальных ошибок, совершенных за последние годы, — это то, как обошлись с системой образования у нас. Взяли и похоронили то, что было. Поэтому сейчас мы имеем просто поколение аксолотлей — это такие земноводные, которые достигают половой зрелости, не переходя во взрослую особь. Так же и с кадрами, которые выходят из нашей системы образования. Только в джинсах и кроссовках. И это последствие нашего чудовищного эксперимента в образовании.

Сегодня наши сотовые уплотнения стоят во всех, абсолютно всех до единого, новых реактивных двигателях, которые делает наша родина. Мы также выпускаем уплотнения для турбин General Electric, Rolls-Royce, проектируем их и для турбин Siemens

— То есть вы это ощущаете?

— Безусловно. Отсюда и проблемы в инжиниринге. А теперь отвечу про газовую турбину: когда у нас в компании зашел разговор о том, делать ее или нет, я задал простой вопрос: «Покажите мне спрос на десять единиц в год на десять лет вперед. Показываете — мы ее делаем, если нет — она мне неинтересна». Никто не смог показать.

Сегодня, если брать мировой тренд, энергетика идет не в сторону укрупнения единичной генерации, а в сторону ее уменьшения. Даже наш наиболее передовой сектор, атомная отрасль, что сейчас делает? Это «Ритм-200» (водо-водяной ядерный реактор электрической мощностью 55 МВт. Предназначен для установки на ледоколах и плавучих атомных электростанциях. — «Стимул»). Там турбины на тысячу мегаватт уже не нужны, а всего-то на сто. И это не случайно. Осмысление отношения ко всему — к еде, к воде, к энергии — все это меняет облик планеты. И происходящая дезинтеграция энергетики, в том числе благодаря цифровым технологиям, ставит большой вопрос: нужны ли вообще миру большие газовые турбины?

Понятно, что в таких агломерациях, как Москва, в городах-миллионниках, неизбежны крупные мощности. Но там, где плотность населения невысокая, нужны другие машины.

Сейчас мы видим ярко выраженный кризис перепроизводства: количество турбин, которые могут сделать Siemens, General Electric и Mitsubishi, сильно больше, чем то, что сегодня покупается. И тема большой турбины превращается из экономической в политическую, на уровне межстрановой конкуренции.

— Кризис перепроизводства в газовом турбиностроении случился, наверное, в том числе благодаря очень мощному развитию возобновляемых источников энергии, которые выталкивают традиционную энергетику?

— Рост ВИЭ в известной степени хайповый, политический, искусственно мотивированный. В сети есть фотография кладбища лопастей от ветряков в Америке. Безумная площадь, где срыли верхний слой земли, разложили на грунт эти лопасти и засыпают их сверху. Переработать их не получится, и вот тихой сапой эти отработанные лопасти закапывают.

Кладбище лопастей от ветряков в Америке

А с солнечной энергетикой люди начали задумываться о запечатывании сельхозземель. Я, кстати, в своих интервью спрашивал еще лет семь назад: где ставят эти солнечные поля? Там, где живут люди. А там же еще и помидоры выращивают. И если ты «запечатываешь» солнечными модулями то место, где можно производить еду, то можно умереть с лампочкой, но с голоду. В этом всем должен быть здравый смысл.

— А вы сами не производите турбины для ветряков?

— Нет, мы не занимаемся турбинами для ветряков. Мы рассматривали это направление деятельности, но когда в субсидированную зону приходят государственные компании, то частному бизнесу, с моей точки зрения, там делать нечего.

— Солнечная энергетика у вас все же есть в портфеле. Вы видите в ней какие-то перспективы в России?

— Конечно. В этом есть здравый смысл: у нас есть зоны с достаточно высокой инсоляцией, их много, и еще есть зоны с низкой плотностью населения. Если мы берем поселок, который работает от дизельной электростанции уже много лет, то наличие солнечной генерации там сокращает потребление дизеля на тридцать-сорок процентов. Вот там экономика понятна. Солнечные установки на крышах тоже имеют право на жизнь: заводы, склады, градирни и корпуса электростанций… И только потом солнечные парки на земле. Мы оснащали автономными источниками энергии егерские и научные пункты в заповеднике на Дальнем Востоке, где живут амурские тигры. Эффективно и очень удобно. Поэтому нельзя просто сказать, что вот это хорошо, а это плохо. Нужно избегать ситуаций, когда «заставь дурака богу молиться…».

Сварные сотовые уплотнения для энергетических турбин

Логика венчура: не творчество, а подъем денег

— А как вы относитесь к венчурным инвестициям?

— Чудовищная история! Она началась не на венчурном рынке, а гораздо раньше, в восьмидесятые годы прошлого века, когда семейные бизнесы стали массово преобразовываться в публичные компании. Тогда начал происходить переход от фундаментальной стоимости бизнеса к акционерно-деривативной. В конце девяностых корпорации стали выводить R&D-подразделения за периметр бизнеса.

А уже примерно с 2010 года появилось гигантское количество менеджеров, которые живут и мыслят не в логике «создать лучший продукт или услугу и ее продать», а в логике того, что можно правильным образом что-то подкрасить, сделать презентацию и, как это говорят, поднять денег. Даже термин есть — фандрайзинг. Целое поколение выросло не в созидательной логике, а на подходе «Что ты сделал? Я поднял деньги!».

Это поколенческая история. Эта огромная «деньгоподнимательная» индустрия вообще очень сильно искажает сознание. Мы ничего не создаем, зато мы очень здорово торгуем финансовыми производными на бирже.

— Но зато благодаря венчурному рынку капитала появляются такие люди, как Илон Маск, разве нет?

— Илон Маск появляется не от этого.

— Однако ресурсы он получает от той самой кухни венчурного рынка, которую вы осуждаете…

— Если бы Маск жил в нашей системе поддержки инноваций, сейчас он сидел бы в тюрьме еще за свой первый проект, за нецелевое использование денег. А там, если у тебя что-то не получилось, — пожалуйста, пробуй еще.

Хотя Маск — это история довольно-таки искусственная, но он безусловно талантливый, безусловно смелый, и у него действительно есть возможности, которые у нас не получить.

И интернет, и микроволновая печь появились не от фандрайзинга. Эти инструменты важны, и у меня нет на этот счет иллюзий. Однако гигантское количество новаций, которое пришло из США, все-таки пришло от системы государственной поддержки — либо контрактами, либо деньгами, например через DARPA.

Одна из колоссальных ошибок, совершенных за последние годы, — это то, как обошлись с системой образования у нас. Взяли и похоронили то, что было. Поэтому сейчас мы имеем просто поколение аксолотлей — это такие земноводные, которые достигают половой зрелости, не переходя во взрослую особь

Там вместе с поддержкой дают право на ошибку, а у нас — нет. А без этого просто нельзя. То есть если ты предлагаешь что-то новое, то оно может либо получиться, либо не получиться. Всегда. И если деньги даются, то они даются не проекту, а человеку. Деньги давали Маску. И когда он ошибался, ему их давали еще. Почему? Потому что верили, что в конце концов у него что-то получится. И даже в нашей советской системе так было, если вспомнить о количестве неудачных летательных аппаратов. В Музей авиации в Монино съездите, посмотрите: там таких примеров гораздо больше, чем удачных.

А в нынешней системе координат, если не получилось — значит, можно прислать Счетную палату и прокуратуру. И все.

Тем не менее, несмотря на наличие Илона Маска и ряда иных талантливых предпринимателей, венчурный рынок с точки зрения кадров воспитывает людей, чья жизненная установка заключается не в том, чтобы сотворить успешный продукт, а в том, чтобы поднять денег. И это плохо.

Откуда все это взялось, если смотреть историю? Крупные корпорации раньше создавались семьями или крупными предпринимателями, а в период распубличивания произошел первый удар по этому консервативному индустриальному сообществу. Когда выросло поколение менеджеров публичных компаний, они начали мыслить не продуктами, а стоимостью акций, которая зачастую не имеет отношения к фундаментальной стоимости бизнеса. В результате горизонт планирования перестал быть горизонтом -дцати лет, а стал горизонтом котировального периода, квартальных и годовых отчетов. Понятно, что R&D-подразделения с такими приоритетами оказались обузой, и пошло их массовое сокращение.

Где ставят эти солнечные поля? Там, где живут люди. А там же еще и помидоры выращивают. И если ты «запечатываешь» солнечными модулями то место, где можно производить еду, то можно умереть с лампочкой, но с голоду

 

По сути, вас ждал в лучшем случае спин-офф (выделение новой компании из недр старой. — «Стимул»), а в худшем — закрытие подразделения. Собственно, первые стартапы — это были те самые инженеры, которые работали до этого в крупных семейных компаниях. Может быть, это даже неплохо, потому что в большой компании всегда есть определенные рамки. А когда ты выходишь на волю, у тебя крылья расправляются. И у тебя есть контракт с той же компанией или с еще какой-то, и ты с этим работаешь. И, наверное, какое-то время это не было травматично. Но когда мировоззрение этих людей переключилась на тему подъема денег, это привело к гигантскому количеству пузырей довольно низкого уровня выживаемости.

 

— И все-таки эта кухня стартапов иногда выстреливает серьезными успехами. Разве нет?
 

— Я вам скажу, что КБ Ильюшина тоже выстреливало и бурлило ничуть не хуже. И, кстати, Lockheed тоже выстреливал без стартаперов и даже сейчас иногда выстреливает. То есть это «иногда выстреливает» — это хороший тезис, безусловно, и точно так же, как Маск, это некоторое исключение. Мы же видим Маска, но мы не видим стоящие за ним тысячи стартапов, которые подняли денег из инвесторов, обманули всех, закрылись и пошли открывать еще что-нибудь. Это же целая колоссальная индустрия раздевания лохов-инвесторов. Безусловно, есть талантливые ребята, безусловно, есть успехи. Но, к сожалению, сама эта история сейчас сильно опошлена.

— Но ее оправдывают тем, что да, выстреливает один из тысячи, зато он оправдывает все затраты и издержки, которые понес рынок…

— Во-первых, эти затраты никто не посчитал, во-вторых, это работало тогда, когда Джобс у себя в гараже что-то лепил в Калифорнии. Только сейчас так не происходит. Сейчас лепят презентацию и идут ее впихивать инвесторам. Джобс собрал компьютер в гараже. Я, кстати, с удовольствием общаюсь с людьми, которые приходят и рассказывают, что они собрали что-то в гараже.

— А вы сами какие используете методы поиска идей, команд, их поддержки? Вкладываете ли вы деньги в такие внешние команды в надежде, что они вам принесут что-то? То, что называется «открытые инновации», вы используете?

— Если к нам приходят люди, которые что-то придумали, я очень внимательно смотрю, что они придумали и как. Оцениваю, каким образом мы их можем куда-то интегрировать, договариваюсь о том, как мы с ними работаем.

— Вы их обязательно интегрируете или они могут снаружи работать?

— Они могут работать на контракте снаружи. Так мы работаем, например, с компанией «Сайберфизикс» из Сколково. Но это нормальная контрактная схема: они делают работу, я им за нее плачу. Самая подходящая история, с моей точки зрения.

— На каком этапе вы понимаете, что можно инвестировать в таких? У такие примеры были?

— Есть компания «Датадванс», в которую я вложил деньги. Потому что мне показалось, что люди, которые там работают, — правильные люди, которым можно дать денег. Мне самому интересно, что у них получается.

— А что делает «Датадванс», почему вы их выбрали?

— Они делают сложный софт. Системное моделирование, на котором работают практически все проектировщики в Dassault и Airbus. Это моделирование изделий и процессов.

Уральский турбинный завод, входящий в группу РОТЕК, пройдя реконструкцию и модернизацию, нарастил выручку более чем в два раза

Электротранспорт — главное здравый смысл

— Вы занимаетесь суперконденсаторами и аккумуляторами, которые используются в электротранспорте. А каково ваше мнение о перспективах электротранспорта?

— Повторюсь: я за многоукладность и здравый смысл. Например, электромобиль в Москве — это самый грязный способ перемещения. Равно как и в Европе, между прочим. А главные бенефициары от внедрения электромобилей сегодня — это, во-первых, нефтяные компании, во-вторых, экологические эгоисты. И то и другое порочно: у меня тут будет чистенько, а у него за городом, где стоит ТЭЦ, — будет грязно! Потому что, вместо того чтобы жечь топливо на борту, я его жгу на станциях с КПД, который хуже, да еще с потерями на доставку. В итоге, вместо того чтобы сжечь литр в машине, мы сожжем в несколько раз больше на электростанции.

Но если говорить об электрическом наземном движении, то его ключевой элемент — это способность электродвигателя при торможении превращаться в генератор. Собрав кинетическую энергию торможения и выдав ее обратно при разгоне, мы получим реальную эффективность. То есть перспектива — в электродвижении с возможностью рекуперации. Другой вопрос, где находится источник первичной энергии. Сегодня самым экологически чистым и практичным является его наличие на борту. Потому что степень износа электрических сетей и в Европе, и в Америке, и в России одинаковая. Все строилось в семидесятые годы прошлого века, одинаково не модернизировалось, и везде есть значительные потери.

Целое поколение выросло не в созидательной логике, а на подходе «Что ты сделал? Я поднял деньги!». Это поколенческая история. Эта огромная «деньгоподнимательная» индустрия вообще очень сильно искажает сознание. Мы ничего не создаем, зато мы очень здорово торгуем финансовыми производными на бирже

— У вас в портфеле R&D нет проекта такого автомобиля? С таким гибридным рекуперативным движком?

— Нет, мы не пытаемся создать такой автомобиль, потому что есть много людей, которые его делают. А вот суперконденсаторы, предназначенные для рекуперации той самой энергии, мы производим.

— Насколько это сейчас востребовано?

— К сожалению, а может, к счастью, проект появился раньше, чем рынок. И этот рынок мы сейчас, по сути, создаем.

— А как же вам удается продавать свои суперконденсаторы? Кому?

— Есть много применений, та же самая рекуперация, например, очень хороша в трамваях. Мы сейчас проводим эксперимент в Питере. Вы знаете, что, если трогаются одновременно два трамвая, они «роняют» подстанцию. Потому что ток, который они на себя забирают, подстанция не держит. И если они тормозят одновременно, происходит то же самое. Из-за паразитного тока, который вырабатывается в электромоторе и выбрасывается в сеть.

Мы же видим Маска, но мы не видим стоящие за ним тысячи стартапов, которые подняли денег из инвесторов, обманули всех, закрылись и пошли открывать еще что-нибудь. Это же целая колоссальная индустрия раздевания лохов-инвесторов

Испытания показали, что, когда трамваи, оснащенные суперконденсаторными системами, трогаются вдвоем на одном участке контактной сети, она этого даже не замечает. Потому что весь пусковой ток запасается в конденсаторной сборке, а накапливается он в процессе торможения этого же самого трамвая перед остановкой. Причем этой энергии достаточно для того, чтобы доехать до следующего участка в случае потери напряжения в сети.

А еще суперконденсаторы хорошо работают в холодных температурах, в отличие от аккумуляторов. И полторы тысячи тепловозов уже используют наши пусковые системы, для того чтобы иметь возможность зимой выключаться. Раньше было как? Маневровый тепловоз с утра завелся и весь день не выключается, потому что если выключится, то не заведется. А конденсаторный пуск позволяет ему и выключиться, и включиться когда угодно. Сезонная экономия топлива вместе со снижением экологической нагрузки получается в районе тридцати процентов. Здесь надо отдать должное РЖД. Они занимаются такими инновациями основательно и создают системный ритмичный спрос.

Source: STIMUL

Читайте также
Сделайте первый шаг в цифровую экономику
Оставьте свой телефон, и наш специалист свяжется с вами для консультации
Ваш номер телефона *
Нажимая кнопку «Отправить», вы соглашаетесь на обработку ваших персональных данных в соответствии с условиями
Политики конфиденциальности

© ПРАНА — система прогностики и удаленного мониторинга, 2024

109240, Россия, Москва,
ул. Николоямская, 15